К 110-летию Гамида Рустамова

Нет никаких сомнений, что Гамид Алиевич Рустамов, которому 15 сентября этого года исполнилось бы 110 лет, является, наряду с Алим-Пашой Салаватовым, символом дагестанского театрального искусства, основой его успехов и достижений, залогом его перспектив и потенциала. «Национальный театр есть признак совершеннолетия нации, – писал великий русский драматург Александр Островский. – Так же как и академии, университеты, музеи. Иметь свой родной театр и гордиться им желает всякий народ…». И одним из тех, кто такую возможность – гордиться своим национальным театром – предоставил дагестанцам, является Гамид Алиевич Рустамов. 

— Он был общедагестанским яв­лением, — об этом проникновенно написала искусствовед Гулизар Султанова в своем предисловии к книге «Дагестан: Время… Судь­бы…». — Ибо он стоял у истоков да­гестанского театра, у его, как го­во­рится, колыбели, строил про­фессиональный театр народов Да­гестана, прокладывал первые тропы нового искусства к народу. Он причастен к творческим судьбам многих актеров и режиссеров на-циональных театров. Он написал немало пьес, получивших прописку в разных театрах республики, и помог родиться целому ряду талантливых пьес других дагестанских авторов!

Очень важно, что Гулизар Сул­танова подчеркнула вклад Рустамова в становление, рост, творческое раз­витие драматургических та­лан­тов. Не секрет, что некоторые сов­ременные дагестанские ре­жис­серы очень редко работают с авторами, предпочитая, как говорится, почивать на лаврах, при­чем частенько – чужих, ставя проверенные временем спектакли, творения классиков, причем порой даже невзирая на то, согласуется ли их содержание, их идейный фон с местными реалиями… А вот Гамид Алиевич не чурался такой работы. Лучшей иллюстрацией этой оценки может служить пример, связанный как раз с упомянутым мною выше Алим-Пашой Салаватовым.

Не случайно, что два этих вели­ких театральных деятеля сошлись в одной эпохе, работали рука об руку, раскрыв колоссальные возможности сотрудничества драматурга и ре­жиссера, создателя пьесы и постановщика спектакля. Людям такого масштаба и такого таланта свойственна редкая зоркость, перерастающая в прозорливость, позволяющая разглядеть в пье­се зерно будущего великого спек­такля, в нескольких сценах и эпизодах – художественное полотно, отражающее важнейшие черты и особенности целой эпохи. Характерен в этом плане пример его творческого сотрудничества с Салаватовым. «… Слава к Салаватову-драматургу пришла сразу и навсегда», – констатирует Гамид Алиевич в своей «Книге о моем театре» и тут же переходит к эпизоду, который показывает, что слава не вскружила голову известному драматургу. «Он (Салаватов), как ребенок, восхищался всем, что делалось на сцене, и часто спрашивал: «Как это делается?». Непонимание всей сложности и специфичности театра ска­залось и в первом варианте его пьесы «Айгази», который отличался обилием материала, быстрой сменой действий, нагромождением событий. В пьесе предполагалось два-три пролога, более ста действующих лиц, множество актов и картин. Помню, когда я объяснил непосильность такой постановки, несмотря на всю значимость пьесы, он смущенно проговорил: «… Тебе, как режиссеру, виднее… Скажи, что мне делать? Работы я не боюсь!». Эта сцена ярко характеризует обоих: одного, как скромного, не боящегося критики автора, а второго, как тонкого мастера режиссуры, знающего всю подноготную своего ремесла…К сожалению, такое доверие по отношению к себе, как режиссеру, Гамид Алиевич будет испытывать не всегда.

Гамид Рустамов был необычайно скромным человеком. Он не любил говорить о себе. Тем ценнее те несколько строк, которые я хочу про­цитировать из все той же «Книги о моем театре», где он говорит о се­бе, о своей семье и детстве. Поражает стиль, избранный им для короткого рассказа, в нем есть что-то библейское, отсылающее к чему-то вечному и надмирному. «Сначала меня не было. Совсем не было, – начинает он, раздвигая в бесконечность границы своего явления в мир. – Двое молодых – Али и Изат – случайно встретились, но не случайно поженились. Естественно, у них, как это определено самой природой, родились дети. Не один и не двое, а целый детский сад – 11 душ! Среди них единственная девочка Айханум. Которая, говорю это с болью, умерла через год после замужества от родов… В этот самый день, 15 сентября 1911 года, в семье Али родился 12-й ребенок, возвестивший о своем появлении громким криком на весь аул Аксай. Нарекли его Аб­дул-Гамидом. Вот и был я!».

Согласитесь, этот отрывок буд­то бы взят из Ветхого завета, кни­ги, которая описывала мир и оби­тающих в нем существ крупными мазками, переходя, перешагивая через нюансы и детали, к самой сути…

Как пишет автор далее, «… мой отец Али был бедным, очень бедным человеком. Он ра­ботал каменщиком, водовозом, огородником, лавочником и, на­конец, сторожем мечети…». Дальше последует признание, ко­торое удивит читателя, потому что оно никак не согласуется со ставшим хрестоматийным образом Гамида Алиевича – человека глубоко светс­кого, всегда с иголочки одетого, даже, не побоюсь этого определения, чопорного, с оттенками английского лорда и джентльмена. «Когда мне исполнилось семь-восемь лет, – доверительно сообщает нам автор, – меня отдали учиться в медресе…». Казалось бы: где медресе, а где театральный режиссер?! Но есть в этом своеобразный символизм, ибо театр, по всеобщему признанию специалистов, вырос из обряда, который в свою очередь является и проявлением религиозных чувств и настроений.

«Учился я плохо и не подавал никаких надежд», – делает Рустамов признание, которое так­же про­тиворечит нашему представлению о нем. Ибо вряд ли можно было найти в Дагестане личность более любознательную, одержимую жаж­дой знаний, чем Гамид Алиевич. Оправданием такому нерадивому отношению в данном случае, наверное, может служить то, что карьера муллы или кадия были не его стезей. А встав на свою линию, Гамид Рустамов работал и действовал так, что не заметить этого было невозможно. Не случайно в 1935 году Наркомпрос Дагестана выбрал именно его для направления на учебу в Государственный институт театрального искусства им. Луначарского на режиссерский факультет! Режиссер – это особенное амплуа. Амплуа, требующее понимания человеческой психики и характера, что недостижимо без углубленного освоения как про­фес­сиональных, так и общих знаний, умения вникать в события и явления жизни. Очень точное определение этой профессии дала покойная великая актриса Людмила Гурченко, сказавшая, что деятельность режиссера требует «верховенства мысли», а этим верховенством Рустамов обладал в полной мере.

Но путь к достижению этого верховенства был непростой и долгий. Начался он в далеком 1925 году, когда по инициативе наркома просвещения Алибека Тахо-Годи в Махачкале была организована первая национальная театральная студия. Двух лет хватило, чтобы первые итоги работы студии получили высокую оценку известного в ту пору театрального критика К.А. Хазова. В статье «Кумыкский театр в Дагестане» от 1927 года он писал: «… 30 человек, оставшиеся в студии, внушают немалые надежды, они обещают многое. За год работы серьезно и детально проработана история театра. Юноши-горцы уже знают Шекспира. Они пытаются уже писать сами, и в этой области ими достигнуто немало. Период учебы студийцев заканчивается, и скоро они будут уже не студийцами, а законченными артистами, готовыми к работе на сцене». В этом же году студия впервые выступает со своими постановками и выезжает на гастроли в аулы Нижнее Казанище, Нижний Дженгутай, Чали, Чудрен и др.

Как видим, география гастролей Кумыкского театра вполне себе интернациональная, что отражает и особенность мировоззрения его будущего главного режиссера Гамида Рустамова. Он действительно был выше узконационального мышления, что нашло свое отражение и в «географии» его театральной деятельности. Как известно, Гамид Алиевич начал свою режиссерскую работу в Кумыкском театре, но велик его вклад и в развитие Лакского театра, куда он пришел в 1972 году по приглашению его художественного руководителя Валерия Эфендиева и проработал в нем 12 лет – до 1984 года. Гулизар Султанова очень высоко оценила вклад Гамида Рус­та­мова в развитие названного театра. По ее словам, именно он поднял профессиональный уровень этого театра на достойную высоту. Старожилы Лакского театра до сих пор помнят уроки Рустамова, его наставления и советы, которыми он щедро делился с коллективом в ходе их регулярных собраний и общения.

С большой благодарностью Гамид Рустамов отзывался о по­мо­щи и под­держке видного государственного деятеля Дагестана Шахрудина Магомедовича Шамхалова. Статью о нем он назвал «Человек добрых дел». «Не мо­гу не сказать несколько слов о замечательном человеке, который принимал самое живое участие в судьбе нашего театра в трудные дни Великой Отечественной войны, – рассказывает Рустамов. – Шах­рудин Магомедович в ту пору работал председателем Буйнакского городского Совета депутатов трудящихся. Много забот и внимания Шамхалов уделял и нам, работникам искусства. Он любил театр и хорошо понимал его значение, особенно в то трудное, суровое время. Шахрудин бывал на всех спектаклях, а потом часами вместе с нами обсуждал проблемы театра. Кроме творческих вопросов, он интересовался бытом и условиями жизни работников театра».

Я не в первый раз пишу про Гамида Рутамова, и в этом нет ничего удивительного. Во-первых, я лично знал его, не раз встречался с ним, имел счастье слушать его рассказы о времени и о себе… Эти впечатления вновь и вновь всплывают в моей памяти, возвращая к светлому образу этого великого человека, режиссера и драматурга… Жизнь, биография и творчество Гамида Рустамова изучены дос­таточно хорошо. Но в биографии любого человека бывают страницы, которые по разным причинам остаются скрытыми от об­щественности. Есть такие страницы и в биографии Гамида Рустамова. Я имею в виду эпизод начала 50-х годов, когда он вынужденно покинул стены родного Кумыкского театра и переехал в Киргизию.

Да, это был вынужденный шаг, но он открыл перед ним возможность, о которой Гамид Рустамов, по его собственному признанию, давно мечтал – приобщил его к русской драматургии, к которой он всегда был неравнодушен. А в 1950 году, за два года до отбытия в Киргизию, он даже сделал попытку перейти работать в Русский театр в Дагестане. Как объяснял впо­следствии он сам: «Для работы в театре, не ог­раниченном национальными особенностями». Но это желание Рустамова исполнилось не сразу: в просьбе о переводе в Русский театр ему тогда было отказано. Но он проявил настойчивость, и вот, процитируем его самого, «в конце концов сезон 1951-1952 гг. я встретил в должности главрежа Махачкалинского Русского драмтеатра имени М. Горького».

Перед творческим взором Рустамова отк­рывались новые возможности и перспективы. «Русская классика, особенно Островский, – писал он впоследствии, – всегда была крепким орешком для нашего театра. Как правило, на русских спектаклях в нашем зрительном зале возникает некий отчетливо ощутимый холодок. До сих пор я не до конца понимаю, в чем тут дело. Ведь кумыкский зритель, тот самый, что приходит на наши спектакли, с величайшим удовольствием смотрит того же А. Островского в Русском театре. А у себя остается к нему равнодушным. В «мой» сезон в Русском театре работали замечательные актеры: Иннокентий Смоктуновский, Римма Быкова, Герман Апитин, Константин Якушев, Валентина Рустамова и др. Но через год я захотел сделать следующий шаг – попробовать на время оторваться от родной почвы и попытать свои силы совсем в чужом театре. И вот я в Москве в кабинете Председателя Комитета по делам искусства при Совмине СССР Николая Николаевича Беспалова. Тот понял меня и назначил на должность главрежа Киргизского республиканского русского драмтеатра имени Крупской во Фрунзе…».

Вернулся он оттуда через 5 лет – в 1956 году, как пишет он сам, «по просьбе родного театра и руководства республики… несомненно, расширив диапазон моих режиссерских познаний, полный творческих замыслов, чтобы больше никогда не покидать его».

   (Продолжение в следующем выпуске)