С падением марксизма и коммунизма равновесие, как в целом мире, так и в отдельно взятых странах, обрушилось. Обрушились и ранее господствовавшие модели и формы нашей социальности. Возникла проблема адаптации к новым социально-экономическим реалиям, обновлению общества, иначе говоря, его модернизации. Многим тогда показалось, что именно «возврат к религии», можно сказать, реисламизация (специально уточняю: я не ставлю под сомнение необходимость этого), и есть та единственная панацея от всех бед, которые несет нам, народам бывшего СССР, новая социальная реальность. Думалось (хотелось так думать) тогда, что религия станет религией обновления, если хотите, освобождения, а не закабаления. Но со временем первоначальная эйфория прошла, в дагестанском обществе произошел внутрирелигиозный раскол, поделивший единую (казалось бы) в прошлом мусульманскую общину – на традиционалистов и салафитов. К нулевым годам 21 века этот раскол еще более углубился, придав ему формы антагонистичности – непримиримости. И само государство также, к сожалению, оказалось не на высоте, став одной из сторон этого конфликта. Вместо того, чтобы быть арбитром…
Таким образом, «возврат к религии» сам по себе не решил возникшего в обществе клубка проблем, напротив, усугубил и создал еще и новые, ранее неизвестные проблемы. Прощаясь с советским «безрелигиозным» прошлым, мы вернулись в «новое» прошлое. Раньше государство боролось с «воинствующей» (В. Ленин) религиозностью. Теперь оно борется с «новой религиозностью» в лице салафитов…
Драма жизни старого нашего общества приобретает ныне некое подобие нескончаемой трагедии. Одни из нас отказывают другим, имеющим несколько иные, отличные от собственных, религиозные представления, в праве на существование, а другие (непримиримые) – взрывают и убивают дагестанцев, чтобы установить лишь свою монополию на религиозную истину…
Трагизм жизни нашего постсоветского дагестанского общества заключается и в том, что, вроде бы прощаясь со своим прошлым, оно лишь возвращается к прошлому. Ибо если нет движения вперед, нет обновления, то неизбежен откат – движение назад, в то время как мир, динамично изменяясь, уходит вперед. Как правильно высказался как-то философ Милл, основное достоинство свободных и демократичных сообществ заключается не в обеспечении свободы мысли, слова и совести, а в образовывании людей (и это главное), т.е. в привитии им способности социально мыслить и действовать, действовать не сообразно предрассудку, а – разуму. Можно сказать и так: жить и давать жить другим. Ведь жизнь дана нам Богом в том числе и для того, чтобы мы обустраивали этот мир и свою жизнь в ее предвечности по богоданным законам Доброты и Красоты.
Еще об одном своем наблюдении над жизнью «современных» дагестанцев. Складывается устойчивое впечатление: вопреки всем разглагольствованиям власть предержащих о мире, единстве, нашей великой героической истории, все делается для того, чтобы мы по-настоящему так и не знали своей подлинной истории. Иначе как объяснить форсированное навязывание многонациональному дагестанскому сообществу в качестве общенациональных – только «своих» героев (т.е. представителей своего народа), игнорирование или вольное обращение со знаменательными юбилеями личностей, событий, городов; бесконечные «переписывания»-переименовывания улиц (иначе как «топонимической» революцией и не назовешь все это), установку памятников предкам тех, кто удачно и вовремя вписался в режим ельцинско-чубайсовской «прихватизации»…
Всё бы ничего, все народы прошли путь от традиционно образованного общества к современному. Американский философ Ф. Фукуяма даже назвал его «Великим разрывом». Но если личность никак не решится отпасть от стаи, если нет традиции «Общественного договора», если патернализм кажется единственно возможной формой функционирования социума, если традиционная патриархальная мораль выдаётся многими дагестанцами за высокие национальные ценности, тогда «великий разрыв» может превратиться в непроходимую пропасть. И как потом из нее выбираться?
Бессмысленно объяснять «новому-старому дагестанцу», что город есть город (не говоря уже о столичном мегаполисе), а село есть село. Что село само по себе не идиллично, что представление об «идиотизме сельской жизни» – явное преувеличение. И что город сам по себе – не исчадье ада, не место, где господствуют распущенность и порок. Что уродливость и, если хотите, идиотизм жизни, начинаются, когда в городе живут по сельским правилам. Что город невозможен без «великого разрыва», добавим, без драматизма и психологических травм «великого разрыва». Но лечение возможно только по-городскому: рефлексия, институты, система социальных связей, сознание индивида. Общественный договор, а не традиции и опыт предков.
Мы же предпочитаем жить иллюзиями и предаваться ностальгии по придуманному, никогда не существующему, идеальному «прошлому», советскому, досоветскому, тысячелетней давности и т.п. Это явление я называю дагестанской «остальгией»
«Традиционный» дагестанец уже двадцать лет с лишним безнадёжно барахтается в пучине переходного периода: он не может понять, за что и откуда свалилось на него это неведомое проклятие. Все рушится, и этот процесс, кажется, далёк от завершения. Для многих жизнь теряет смысл, и утомлённое отчаяние уже не согревает душу надеждой…
Дагестану негоже уподобляться, извините, буриданову ослу1. Пора нам, как писал один классик, «смеясь» (или, может, плача), расстаться со своим прошлым и сделать свой выбор в пользу настоящего, а не эрзац-будущего.
У моих далеких гуннских (хазарских) предков была славная, сакральная традиция всеобщего духовного очищения (катарсиса) перед вступлением в новый год, в новую жизнь. Они верили, что с каждым новым годом, со сменой столетий мир людей рождается заново.
Очистим же наши сердца для новой жизни, для нового 21-го столетия, в котором мы уже вроде бы живем!
