Эта история произошла в нашей Махачкале, но косвенно связана с блокадным Ленинградом, с тем периодом в истории этого города-героя, когда он (с 8 сентября 1941 года по 27 января 1943 года) находился в окружении фашистских войск.
С августа 1942 года по март 1943-го в доме у известного кумыкского артиста Тажутдина Гаджиева, первого исполнителя роли Владимира Ильича Ленина на дагестанской сцене, жил молодой русский солдат. Звали его Андрей. К сожалению, фамилии я не знаю, а спросить, уточнить это сегодня уже не у кого…
Хотя был разгар войны, но артистическая жизнь в Стране гор не прекращалась. Одним из проявлений ее стало создание по инициативе Гамида Алиевича Рустамова концертной группы из артистов Кумыкского театра – для выступлений перед военнослужащими в госпиталях, на передовой и т.п. Вот как вспоминает об этом времени наша знаменитая Барият Мурадова, любимица кумыкского народа: «Гастроли — это обычное дело для артистов театра… Они не прекращались и в дни Великой Отечественной войны. Даже в тот период, когда война вплотную подошла к Северному Кавказу. В свободное от спектаклей время мы часто выезжали на передовую и там – перед боем или во время привала наших солдат – выступали перед ними: пели песни, частушки, читали патриотические стихи… Выступали мы и в госпиталях Махачкалы и в других городах – перед ранеными солдатами. Хорошо помню случай, когда мы с Гамидом Алиевичем, Тажутдином Гаджиевым, Хайбат Магомедовой и Еленой Легоменди как-то прибыли в госпиталь – для выступления перед ранеными солдатами. Госпиталь этот располагался в помещении кинотеатра «Комсомолец», он и теперь стоит на месте, на улице Ленина, рядом с современным зданием Русского театра…
Это было непростое задание – выступать перед ранеными. Тяжело было смотреть на этих несчастных, измученных болезнью и тяготами войны людей… Мы старались своими выступлениями хоть на какое-то время облегчить их физические страдания и успокоить душевную боль. Вообще я должна признаться, что самое ужасное из того, что мне приходилось видеть в своей жизни, – это госпиталь для раненых, это вид обессиленных, страдающих от нестерпимой боли солдат. Особенно нам было жалко молодых парней, искалеченных, обезображенных, израненных этой беспощадной войной. Глядя на них, было очень трудно сдержать слезы сострадания, но мы не имели права плакать, находясь рядом с ними. Наоборот, мы должны были поддержать в них бодрое настроение, внушить им оптимизм и надежду на доброе будущее. Нам, женщинам, было особенно трудно сдерживать свои чувства, но после выступления, возвращаясь домой или в театр, мы уж давали волю своим слезам. Понятно, что выступали мы от души, выкладываясь полностью, на все сто! И нам бывало очень радостно, когда наше искусство доставляло этим несчастным хоть какое-то облегчение, приносило радость, вызывало улыбку…
Вот и в этот раз мы также выступили с полной отдачей, поработали на совесть. Их благодарные улыбки, комплименты и аплодисменты доставили нам истинное удовлетворение. Поблагодарив наших солдат за их героизм и стойкость, пожелав им скорейшего выздоровления, мы стали прощаться, собираясь уходить.
Главврачом в этом госпитале была очень миловидная русская женщина. Она тепло благодарила нас, искренне пожимая нам руки… Наше прощание еще продолжалось, когда в палату вдруг вбежала медсестра. Главврач встревоженно посмотрела на нее, словно спрашивала: «Ну, как там, что?» Медсестра, с трудом сдерживая волнение, полушепотом сказала ей несколько слов, которые расслышали и мы: «Андрей спасен… Но операция была очень тяжелая». Главврач быстро вышла вслед за медсестрой из палаты. Она отсутствовала недолго, минут 5–10. Вернувшись к нам, она извинилась за то, что ей пришлось нас покинуть. Мы спросили ее, что произошло, не можем ли мы ей быть чем-нибудь полезны? И тут она рассказала нам, что к ним в госпиталь поступил совсем молодой солдат по имени Андрей. Он родом из Ленинграда. Но воевал здесь, на Кавказе, где в одном из боев потерял ногу и руку. «Мы сделали все, что могли, – добавила она с болью в голосе. – Его жизнь сейчас уже вне опасности. Но бедняга так потрясен тем, что с ним произошло, что готов добровольно уйти из жизни. Все повторяет: «Кому я такой нужен – без руки, без ноги?!»
Мать солдата находится в Ленинграде, она бы, может, и приехала за сыном, да не может – город в блокаде. Отец парня погиб на фронте. В общем, он, как говорят, один-одинешенек на свете», – заключила свой рассказ главврач.
Страшная история. Она буквально перевернула наши души. Мы едва сдерживали слезы. Прощаясь, мы обняли главврача, пожелали выздоровления раненым и ушли домой.
История этого Андрея не выходила у меня из головы, из души. Я все думала: как, чем ему помочь?! Что сделать для облегчения его участи?! Утром я узнала, что эта мысль мучила не только меня: оказалось, что наш Тажутдин Гаджиев, посоветовавшись с Гамидом Алиевичем, решил взять этого солдата в свой дом, поселить его в своей семье, чтобы ему было легче переносить свои физические и нравственные страдания.
Оба, Тажутдин Гаджиев и Гамид Алиевич, пошли утром же в госпиталь, где выступали накануне, и обратились к главврачу с этим предложением. Та сначала и слушать ничего не хотела об этом, но потом им удалось убедить ее, что это самый лучший выход для Андрея в данной ситуации. И она согласилась. Однако ее согласия было недостаточно – нужно было еще обратиться к начальнику госпиталя. С ним предстояли еще более сложные переговоры. Но тут свою роль сыграл дипломатический талант Гамида Алиевича. Перед его обаянием начальник устоять не смог, и в тот же день Андрей поселился в доме Тажутдина Гаджиева.
Он жил у него с августа 1942 по март 1943-го, когда Ленинград был освобожден от блокады. Где-то в 20 числах марта этого года в Махачкалу из Ленинграда приехала мама Андрея. Словно извиняясь за некоторую заминку, рассказала своим благодетелям, что она по профессии врач, что после снятия блокады в городе было очень много раненых и больных и ей по долгу своей профессии и чисто по-человечески никак нельзя было бросить всех их и выехать за сыном. Врачи в то суровое время приравнивались к военным и спрос с них был очень строгий. Но семья Тажутдина успокоила женщину, мол, ничего, не беспокойтесь, мы тоже выполняли свой долг: разве не этот солдат, потерявший ногу и руку, и сотни тысяч других, подобных ему героев спасли нас от беспощадного и страшного врага?!
Стоит вкратце рассказать, как состоялась встреча матери и сына. Андрей писал ей все время, пока жил у Тажутдина Гаджиева, так что она была в курсе, кто он, этот человек, взявший ее сына в свой дом, как ему в этом доме живется и т.д. Мать Андрея, как только поезд прибыл на махачкалинский вокзал, буквально спрыгнула с подножки и чуть не бегом помчалась в театр – она знала, что застанет там благодетеля своего сына. В это время в театре шла репетиция. Дежурный, дождавшись перерыва, подошел к Гамиду Алиевичу и тихо шепнул ему, что его спрашивает какая-то русская женщина. Он сразу же понял, кто это, и велел поскорее позвать Тажутдина Гаджиева. Как только тот появился из-за кулис, Гамид Алиевич, указывая на артиста, громко произнес, обращаясь к гостье: «Вот он!» Женщина слегка замешкалась, а потом буквально бросилась к Тажутдину, обняла его крепко и припала к плечу. Она тряслась от рыданий: «Спасибо вам… спасибо вам за вашу доброту… за вашу человечность…» – твердила она сквозь рыдания. Артисты, ставшие свидетелями этой сцены, были поражены. Дело в том, что никто, кроме нас троих, не знал о том, что совершил наш Тажутдин Гаджиев. Сам Тажутдин был сильно смущен и растерянно вертел головой. Наконец Гамид Алиевич, видя его состояние, сказал: «Ну, ладно, я отпускаю тебя с репетиции… иди, проводи гостью домой, дай ей возможность увидеть свое любимое чадо…» И Тажутдин с матерью Андрея ушли к нему домой. Как происходила встреча матери и сына – мы не видели, но можно догадаться, что это были самые трогательные минуты в жизни наших героев.
Мама Андрея не могла откладывать отъезд, и они уехали из Махачкалы на следующий же день. Мы провожали их всем театром. Тажутдин долго шел за отходящим поездом и тихо махал Андрею и его маме рукой. Он стоял к нам спиной, и поэтому мы не видели его лица, не знаем, смог ли он сдержать слезы. Но у большинства артистов, особенно у женщин, слезы так и катились по щекам.
Вот так наш талантливый и самый немногословный актер совершил поступок, который без преувеличения можно назвать словом «подвиг».
Встречались ли эти люди после войны еще раз – мне неизвестно. Знаю только, что они долго переписывались и делились друг с другом своей радостью и горем. Их переписку оборвала смерть Тажутдина Гаджиева, который, как истинный артист, умер практически на сцене. Это было осенью 1975 года. Кумыкский театр ставил пьесу Абдул-Вагаба Сулейманова «Свадьба на войне». Занавес должен вот-вот открыться. И вдруг артисту стало плохо – это был острый сердечный приступ. Он прилег на диван. Все обступили его, не зная, чем ему помочь. Он что-то шептал невнятно, кивая в сторону вешалки, но никто не понял его жеста. Только потом стало известно, что, оказывается, в кармане его пиджака, висевшего на этой вешалке, лежали таблетки… Увы, никто его не понял. Конечно, сразу же позвонили в «Скорую». Но пока та добралась до театра – артист уже скончался. Спектакль был отменен. Об этом сообщил зрителям помощник режиссера Мухтар Алиев. Сделав свое сообщение, он предложил всем обратиться в кассу и получить назад свои деньги. Однако, как я выяснил утром у кассира, не было ни одного человека, который бы подошел с просьбой вернуть стоимость билета. У благородного артиста не может быть неблагородного зрителя…»
Как видим, Тажутдин Гаджиев, как артист, как творческая личность, был востребован до последней минуты своей жизни.
Да, такой смерти можно только позавидовать…
Автор: Гусейн АДИЛОВ.
