Рассказ дизайнера, графика, художника-постановщика Кумыкского и Русского театров Магомеда Моллакаева о родителях, духовных корнях и истоках творчества.

Меня назвали в честь деда Моллакаева Магомеда Джакаевича. Во время Великой Отечественной войны он пропал без вести в Крыму в 1942 году. Мой отец всю жизнь занимался поисками, но никак не мог найти свидетельств места его гибели. Пока как-то в интернете мне на глаза не попалась заметка о найденной недалеко от Керчи братской могиле. По остаткам предметов определили, что это массовое захоронение военнослужащих полка, в котором служил мой дед. Его фамилия и имя значились в списке погибших, составленном со слов выжившего в тех боях командира батальона. Останки воинов перезахоронили. Моя задача теперь съездить туда и установить памятный камень в честь деда, как хотел мой отец.

До войны дед преподавал русский и арабский языки. Он был творческим человеком, умел рисовать, хорошо играл на гармони и участвовал в художественной самодеятельности.

Отец, Юнус Магомедович, родился в селении Чагаротар, недалеко от кумыкского села Аксай Хасавюртовского района. Когда пропал без вести мой дед, отец маленьким мальчиком остался на попечении моего прадеда Джакая Моллакаева, который был охотником, работал егерем, умел врачевать. Он прожил почти до 106 лет.

Отец мой рос и учился в Хасавюрте, куда семья переехала, спасаясь от репрессий. Выучился на инженера-строителя в Ленинграде, очень хорошо умел рисовать, имел музыкальный слух. Но рядом с ним тогда не оказалось человека, который мог бы направить его по линии искусства. В послевоенное время, без отца, нужно было зарабатывать деньги и кормить семью.

У отца было обострённое чувство справедливости. Его продвигали по партийной линии, прочили успешную карьеру, но он предпочёл заниматься строительством. Мне он объяснил своё решение так: «Лучше строить и создавать, чем много болтать о пустом».

Моя мама Сакинат Ильмутдиновна – детский врач, тоже хорошо рисовала, в юности сочиняла стихи, неплохо пела. Она рассказывала, чтобы занять меня в детстве, достаточно было дать листок бумаги и карандаш. Я мог целый день рисовать, не отвлекая взрослых. В школе мне проще было нарисовать Пифагора или Эвклида, чем выучить урок математики.

Важную роль в формировании моего художественного вкуса сыграла сестра моего отца, тётя Загидат. По работе она часто выезжала за границу и привозила мне альбомы, открытки, коллекции марок с картинами из музеев. Благодаря ей я рано узнал о произведениях зарубежного классического изобразительного искусства.
В Дагестане очень бурная и насыщенная культурная жизнь. Современное искусство есть и развивается, но не хватает площадок для его демонстрации, пространства для его создания и реализации. Не все художники умеют себя позиционировать и продвигать на арт-рынке. Недооценена роль кураторов. Отсутствует культура арт-критики. Да и дагестанское общество не всегда готово к принятию новых форм – консерватизм традиционной культуры ограничивает возможности понимания современного искусства.

Современное искусство – это не только визуальное восприятие, это вовлечение в процесс. Оно заставляет задуматься, исследовать, сопереживать. Оно настолько сложное сейчас, что его невозможно воспринимать буквально.

В современном искусстве для меня важно концептуальное мышление. Как рождаются проекты? Триггером может стать всё что угодно. Например, я очень люблю «Звёздные войны» – многосерийную космическую сагу, созданную американским режиссёром Джорджем Лукасом. Как-то во время очередного просмотра, меня зацепила фраза одного из главных персонажей, мудрого мастера Йоды: «Страх – это путь к Тёмной стороне. Страх ведёт к гневу. Гнев ведёт к ненависти. Ненависть ведёт к страданию». Впечатлила глубина этой фразы, её логическая последовательность. Стало интересно. Я начал изучать страх. Пропускал через себя. Вспоминал свои детские ощущения: такое противное, липкое чувство. Читал Фрейда и Юнга, которые занимались психоанализом страха.

Я часто думаю о смерти. Пройдя определённый жизненный путь, уже не так её страшусь, как в детстве и юности. Для меня как человека смерть – это переход в другое измерение, а как для художника – это утрата вдохновения, удивления и восхищения миром, жизнью, когда исчезает страсть к познанию нового и ты останавливаешься на достигнутом. Для творческого человека нет преград и границ, он сам создаёт прекрасный мир вокруг себя.

Своё вдохновение черпаю в народном творчестве, сказках, традиционных орнаментах, литературе, театре, кино.
Я, наверное, больше график. Живопись требует времени и вовлечённости. А при высокой занятости не всегда удаётся писать. Портреты писать умею, но не очень люблю. Портрет требует вытаскивать характер человека, а это не всем нравится. От портрета всё же ждут комплиментарности, фотографичности, а при нынешних технологиях создать хороший портрет можно и с помощью телефона.

Театр – это соединение всех видов искусств: графического дизайна, живописи, архитектуры, декораций, костюма, литературы, поэзии, кино, музыки, хореографии. Художник-постановщик должен уметь работать со всеми составными частями и с людьми, уметь их направлять, вдохновлять.

Работа над спектаклем начинается с разговора режиссёра и художника-постановщика, поиска ответа, что заставило обратить внимание именно на это произведение. Режиссёр и художник – это неразрывный тандем. Это соавторство.
Как художник-постановщик хотел бы поработать над «Ревизором» Гоголя, «Горем от ума» Грибоедова. Это школьная классика, которую мы прошли поверхностно. Интересен Брехт, Чехов. Психологические драмы внешне кажутся простыми в плане сценографии, но сложны по концепции. Для понимания зрителем идеи, заложенной в декорации, требуется насмотренность и подготовка. Есть декорации интерьерные, а есть концептуальные, подчинённые смыслу, который автор вложил в произведение. Это уже абстрактное мышление. Оно идёт вразрез с общепринятым представлением о том, что должно быть на сцене. Но тенденция к психологизму есть. Новый театр – в новых реалиях.
В Дагестане мало развлечений. Кино – для молодёжи, а для взрослых – театр. Зритель идёт в театр отдохнуть, посмеяться. Поэтому в репертуаре преобладают комедии и сказки. Когда зрителю предлагают драму, он не всегда готов её принять. Его вынуждают плакать, а он отрицает и начинает смеяться. Это тоже от страха, от страха показаться слабым и беззащитным.

Так было и на премьере драмы «Волчица». В зале периодически звучал смех, актёры не понимали: на сцене – трагедия, умирает человек, а зритель смеётся или начинает хлопать, когда звучит выстрел. Приходилось объяснять, что это защитная реакция. Люди не хотят плакать, они защищаются с помощью смеха. Зритель бывает разный. Есть зритель, который приходит на комедию отдохнуть, а есть подготовленный, он погружается в психологический спектакль, чтобы подумать и потом обсудить.

Для туриста, приезжающего в Москву или Санкт-Петербург, поход в театр является естественным и даже обязательным событием. Турист, приезжающий в Дагестан, идти в театр ещё не готов. Национальный театр может быть интересен только театралу.

Махачкала меня немного удручает в плане того, что с ней сейчас происходит. Когда мне грустно, я иду на берег моря. Море успокаивает. Очень люблю нашу гору Тарки-тау. Для меня это своего рода маяк, связанный с дорогой домой.
Если писать Махачкалу одной краской, я выберу голубую. Здесь всегда голубое небо. И гора Тарки-тау издалека голубая. Море голубое. В моём детстве, когда белили дома, всегда добавляли синьку в извёстку, и она тоже становилась голубой.

Если бы у меня был один день с неограниченными возможностями, я бы провёл его со своей семьёй в Италии. Эту страну я воспринимаю как что-то родное. Там я чувствую себя «в своей тарелке». Всё время кажется, что слышу кумыкскую речь. Даже в Турции не испытывал такого. В Италии понимаешь, почему именно там возник Ренессанс. Земля такая. Воздух. Италия – это плавильный котёл народов и культур, в котором нельзя отделить одно от другого.
Очень похоже на Дагестан. Но мы не сумели сохранить своё наследие, старую Махачкалу, например. Национальное, традиционное вытеснил евроремонт.

Мамино село Ботаюрт в Хасавюртовском районе, где я провёл много времени в детстве, запомнилось мне огромными тенистыми деревьями вдоль дороги, создающими естественный тоннель. Сейчас деревья вырубили не только вдоль дороги, но и в селе. Исчезли белёные саманные дома с красной черепицей и низкими плетёными заборами. Исчезли глиняные амбары с покатыми и укатанными земляными крышами, на которых весной расцветали цветы, а мы, дети, любили играть там. На смену тёплым, натуральным, природным материалам пришли шлакоблоки, пластик и железные ворота.

Я не знаю, почему так происходит, почему не осталось генетической памяти у людей.
Жизнь в Москве научила меня быть более открытым новому. Но и старое не забываю. Я использую дагестанскую фактуру и менталитет, чтобы вплетать их в новый контекст и интерпретировать в современном ключе. Золото, оно под ногами, в пыли, его нужно просто поднять, очистить и показать людям.

Записала Марина ЛЬВОВА,

г. Москва, журнал «Дагестан», №2/2022 г.