Моя встреча с Иштваном Конгуром состоялась, можно сказать, случайно. Произошло это летом 1989 года в Эндирее, где я и несколько моих товарищей собрались отдохнуть на лоне природы. По пути к месту нашего отдыха нам встретился известный поэт Бадрутдин Магомедов.

С ним были еще двое спутников. Одного я хорошо знал и всегда с удовольствием с ним общался – это был кумыкский патриот, историк и видный общественный деятель Алим Кабардиев. Второй спутник Бадрутдина мне не был знаком. С виду он был похож на иностранца: высокий, худощавый, элегантно одетый, с мягкой улыбкой на лице – он словно излучал обаяние… Лишь пышные усы выбивались из общего портрета. Но, как вскоре стало понятно, эта деталь его облика не была случайной и несла в себе символическое значение…

При виде нас Бадрутдин, как всегда, бурно обрадовался и стал нас знакомить с усачом. «Поз­на­комьтесь, – сказал он, – это наш друг, венгерский кумык Иштван Конгур! Он все­мирно известный тюрколог, ученая голова!» – и засмеялся своим заразительным смехом. Мы с интересом смотрели на гостя, представились. Гость тоже внимательно смотрел на нас, чувствовалось, что это не просто любопытство…

В ходе беседы мы узнали, что полное имя гостя Иштван Конгур Мандоки, что он тюрколог, профессор Будапештского университета, доктор наук, автор множества исследований и научных работ, посвященных тюркскому миру. В Дагестан он прие­хал в связи со своей профессиональной деятельностью. Конгур интересовался языками, историей, литературой и культурой тюрков Северного Кавказа: кумыков, ногайцев, балкарцев и карачаевцев. Мы были приятны удивлены, когда он заговорил с нами на понятном нам языке. Это был не чисто ку­мыкский язык, скорее напоминал язык казанских татар, но общение наше протекало без затруднений и мы друг друга хорошо понимали.

Особенно тесно общался с ним Алим Кабардиев, вернее, он больше слушал его, чем говорил сам. Он задавал ему много вопросов, не­которые из них были… как бы это выразиться?!… каверзные, что ли… Как историк и как патриот все­го кумыкского, Алим Кабардиев был единомышленником Конгура, который с большим воодушевлением говорил о тюркском мире и тюркских народах. Тут они понимали друг друга, потому что Конгур тоже был патриотом кумыкского как части тюркского… Бадрутдин тоже был патриотом, но не в идейно-политическом, а скорее в эмоциональном, литературном плане.

В Эндирее мы обошли все старинные мечети, которыми Конгур восхищался. После мечетей мы побродили по окрестностям селения: он смотрел на нашу природу с благоговением, повторяя: «Это кипчакская степь, это родина моих отцов…».

С наслаждением пил воду из наших родников,говоря, что никогда и нигде не пил такой вкусной воды…

Мы с Алимом много рассказывали Конгуру о наших поэ­тах, прозаиках, драматургах: Анваре Аджиеве, Аткае, Алим­Паше Салаватове, Абдул-Вагабе Сулейманове и других. Но и Конгур не остался в долгу: мы были пот­рясены, когда Конгур сам стал рассказывать нам про Ирчи Каза­ка и Умму Камала. Ладно, Ирчи Казак — это относительно поздняя история, но Умму Камал — это же раннесредневековый кумыкский поэт! Его имя и творчество совсем недавно стали достоянием читающей общественности, в чем заслуга нашего крупнейшего литературоведа Салава Алиева. Мы были искренне удивлены и благодарны нашему гостю.

Алим вни­мательно слушал вен­герского гостя, а когда он закончил свой рассказ, дружески обнял за плечи и сказал растроганным голосом: «Спасибо, брат! Ты настоящий патриот тюркского мира, дай бог тебе здоровья и долгих лет жизни!». А потом стал рассказывать ему про нашего героя Солтанмута, о Ка­раманском сражении 1605 года. Конгур очень внимательно слушал рассказ Алима, изредка задавая уточняющие вопросы.

Когда Алим закончил свой рас- с­каз, уже Конгур в свою очередь обнял его и долго тряс его руку со сло­вами искренней благодарности… Сегодня, когда мы знаем, как трагически и безвременно умер наш друг Иштван Конгур, слова Алима Кабардиева кажутся мне наполненными особым смыслом…

Вторая наша встреча состоялась в Тарках. Ее организовал как раз Алим Кабардиев, который был так впечатлен первой, что очень хотел пообщаться с ним еще раз. Он очень хвалил венгра, восхищался им, особенно тем, что выучил кумыкский язык. Мол, мы сами, кумыки, еле-еле знаем родной язык, а он, находясь так далеко, выучил наш язык. И это действительно было достойно восхищения!

В этой встрече участвовал и из­вестный государственный деятель, большой патриот кумыкского народа Арсен Атаев. При этом он был интернационалистом. Кстати, это именно он добился того, чтобы прах аварца Расула Гамзатова покоился на Таркинском кладбище.

Арсен Атаев рассказывал Конгуру об исторических лицах селения, о таркинцах, о шамхалах (правителях Кумыкии), об Арсении и Андрее Тарковских… Конгур внимательно слушал рассказ и очень живо на всё реагировал.

Вечером мы поднялись на площадку, что на горе, и смотрели на ве­чернюю Махачкалу, залитую огнями. Конгур был восхищен этим видом.

Затем Арсен Атаевич пригласил нас поужинать на природе. Ночь была лунная и теплая. Беседа была приятная, познавательная. Не обошлось без пения. Звучали песни из репертуара Татама Мурадова. Пел Бадрутдин, пел вдохновенно. Этот вечер я запомнил на всю жизнь! Думаю, что и все остальные тоже.
Больше всего нашему гостю пон­равилось, что таркинцы в разговоре почти не употребляют русских слов.

Вообще Конгур проявлял такой сильный тюркский патриотизм, что мы невольно заразились от него этим чувством и практически всё время, пока сидели за столом, говорили об истории тюрков, их языках и культуре; он убежденно говорил, что тюркский мир сегодня на подъеме, что именно за ним будет будущее и перспективы…
Так сложилось, что мы, кумыки, теперь стали двуязычным народом: говорим по-кумыкски и по-русски, причем большинство по-русски говорит лучше, чем по-кумыкски… Конгур, если слышал, что мы вставляем в нашу речь русские слова, мор­щился и качал головой, призывая нас отказаться от такой формы разговора. «Говорите по-кумыкски, – призывал он нас, – у вас такой красивый, такой богатый, такой музыкальный язык…».

Мы соглашались с ним, но полностью отказаться от использования русских слов никак не удавалось. Да и как это удастся, если мы имеем возможность говорить по-кумыкски только в домашних условиях, и то не все: межнациональные браки, которые очень распространены в Дагестане, лишают многих и этой возможности. И с этим ничего невозможно поделать. Когда мы говорили об этом Конгуру, он сердился и возражал, утверждая, что мы таким об­разом оправдываем свое незнание и нежелание знать в полном объеме свой родной язык. Хотя мы тоже считали себя патриотами, но все же были слегка удивлены такому энтузиазму. Казалось, он хотел открыть нам гла­за на нас самих и по­казать величие нашего прошлого, вдохновить на строительство большого будущего для тюркского мира. Я немного смущался, слушая Конгура, удивлялся смелости его речей насчет тюркского мира.

Когда я услышал о смерти Конгура, я вспомнил ту нашу встречу и наши разговоры. Он умер ско­ропостижно: ему было всего 48 лет! Все силы были привлечены для его спасения, лучшие врачи, но все эти усилия оказались напрасны…

Печально, что такое замечательное начинание, такой великолепный проект – установление тесных связей венгерских кумыков (куманов-кип­чаков) с кумыками Дагестана — омра­чился трагичной смертью его автора.

Мы, кому посчастливилось встречаться и общаться с Иштваном Конгуром, часто вспоминаем его, обсуждаем его высказывания, мысли о тюркском мире, о будущем наших на­родов и наших языков. Зерна, которые проросли этими мыслями и заботами, заронил в наши души Конгур — скромный, улыбчивый мо­лодой человек, который, несмотря на свою молодость, обладал огром­ным багажом знаний и великим тюркс­ким патриотизмом.

Гусейн АДИЛОВ