Недавно у нас в гостях был культовый актер театра и кино, сценарист, режиссер, писатель, многолетний режиссер Кумыкского театра Ислам Амашевич Казиев. Естественно, разговор пошел об истоках его личности, пройденном жизненном и творческом пути, о кино и театре, и одной встречей разговор главреда Камиля Алиева с ним не завершился. И вот что из этих встреч вышло.
Камиль Алиев (К.А.):
– Вы, Ислам Амашевич, актер театра и кино, писатель, сценарист, режиссер. Это говорит о многогранности вашей личности, вашего таланта. Скажите, вы мечтали стать тем, кем стали, человеком, известным в мире театра и кино нашей республики и за ее пределами?
Ислам Казиев (И.К.):
– В юности у меня было совсем другое стремление – стать лётчиком. Но, возможно, мать меня родила летать, а не ползать (смеется). Летчиком я не стал, но в жизнь вступил с желанием летать, творить и дерзать.
Мне повезло, что с детских лет, по крайней мере с отроческих, моим духовным наставником стал известный поэт, прозаик, драматург и переводчик Аткай Аджаматов, бывший мужем моей тети. А сам я стал первым вдохновенным читателем всех его творений. Помню, как он часто гостил у нас в доме в Костеке. Помню его столик около кровати, где он работал, когда писал повести “Къумукъ тюзде” (“В Кумыкской степи”), “Мен оьктеммен” (“Я горжусь”), ставшие впоследствии заметными (вершинными) явлениями в кумыкской и всей дагестанской литературе. А я сидел на большом сундуке, покрытом бараньей шкурой, и смотрел, как он пишет, работает. Он перевел на кумыкский язык «Тараса Бульбу» Гоголя. Аткай подарил мне и эту книгу со своим автографом, полюбившуюся с костековского детства на всю мою жизнь. Дело в том, что мой двоюродный брат Султанмурад был большим книгочеем. Он мне пересказывал прочитанные им произведения. И «Тараса Бульбу» он мне тоже рассказывал на кумыкском и русском языках. Я говорил ему: “Я с твоей спины не слезу, пока ты не дорасскажешь, если не будешь рассказывать, возьми меня на спину”. Он шел и на полпути от Хасавюрта до Карланюрта останавливался и говорил: “Рассказ закончился. Сожгли Тараса Бульбу, понимаешь?” Я требовал, чтобы он дальше рассказал, а он отвечал: “Нет, это конец”. Потом он начинал придумывать, дописывать за Гоголя. Но я знал, что это была неправда. Вот так я познакомился с произведением “Тарас Бульба”.
К.А:
— То есть ваш творческий заряд был предопределен и сформулирован Аткаем Аджаматовым и двоюродным братом Султанмурадом?
И. К.
– Да. Дело в том, что мой брат был потрясающе интересным рассказчиком. Вот отец мой – нет. Он был суровым человеком. А мать была наподобие Барият Мурадовой. Если она ходила куда-то на похороны или свадьбу, то рассказывала, кто как плакал, как танцевал. Целые праздники бывали у нас. Я с помощью Аткая Аджаматова впервые написал стихи. Эти стихи перевел Матвей Грунин, они были напечатаны в газете “Комсомолец Дагестана”.
Это был для меня большой праздник. Я всем показывал, радовался. А потом умер Сталин. После его смерти я написал стихи о Сталине и читал их перед строем в школе, многие плакали (смеется).
У нас в школе была одна учительница-еврейка Ольга Григорьевна, преподававшая кумыкский язык. Она мне говорила: “Пиши, ты можешь писать!” Говорила, что я хорошо пишу и что они плакали, когда я читал стихи. А когда я это произведение прочел через некоторое время, понял, какая это бездарная ерунда была. Ведь это был мой первый опыт. Но у меня так и не получилось окончить ту школу.
Когда я приехал в Махачкалу, Аткай Аджаматов привел меня в театр. Я помню первый увиденный мной спектакль – “Уллубий Буйнакский”. Я тогда был совсем маленьким.
Потом я познакомился с Амиром Курбановым, он приходил к Аткаю. Также к нему приходили Казияв Али, Расул Гамзатович, Чутуев. Иногда они меня посылали в магазин за папиросами. Я тайком слушал, о чем они говорят, и уже тогда втянулся в писательское дело. После этого самостоятельно хотел что-то написать, но у меня не получалось. Когда я учился в музыкальном училище, открылась кумыкская студия.
К.А:
– При Кумыкском театре?
И.К:
– Нет. Отбор нужно было проходить в Москве. Я не окончил школу, после девятого класса поступил в музыкальное училище. Готфрид Алиевич мне говорит: «Ислам, ты знаешь, что я тебя очень уважаю и люблю. Ты хороший студент, интересуешься музыкой, а там открывается кумыкская студия, музыкальный театр, давай попробуй!» Он там работал музыкальным руководителем. Я ему ответил, что у меня нет еще среднего специального образования. Но все же я решил попробовать, когда случайно с братом проходил мимо открытой новой студии, где уже стартовал набор будущих студентов. Там я впервые изобразил пьяного. Мой показ понравился комиссии, и руководитель сказал: “ Я беру первого в актерское отделение”. Преподаватель Борис Григорьевич записал мою фамилию первой. Я боялся признаться, что у меня нет аттестата. Потом выяснилось, конечно, что я не окончил школу. После я сдал письменный экзамен в университет. Несмотря на отсутствие аттестата, меня приняли в Москве. Я поступил в девятый класс московской школы, но и там мне тоже не удалось получить аттестат, так как я не успел сдать экзамены. Потом я приехал на родину, здесь сдал экзамены, после в Москве получил диплом.
Однажды, кажется, на втором курсе, у нас была встреча с замечательным, всемирно известным французским мимом Марселем Марсо. Он показывал пантомимические сцены, и нас, студентов, попросили показать мини-сценки. Я снова изображал пьяного. А после меня пьяного изобразил Марсель. Это была игра талантливого актера. Тогда я сказал себе: «Либо надо играть как Марсель Марсо, либо вообще никак».
К.А:
– Что для вас значит театр ?
И.К:
– Как режиссер я родился в Русском драматическом театре им. М. Горького, где проработал 12 лет. Когда приехал на практику в Русский театр Махачкалы, все 40 актеров решили, чтобы я стал главным режиссером, хотя на тот момент у меня еще не было диплома. Понравился им (улыбается).
Режиссер, который работал в этом театре, возненавидел меня. Из-за этой неприязни мне даже велели по собственному желанию уйти из театра и больше не приезжать сюда. Я спросил: “Почему?” Он ответил мне: “Вы не русский”. Я говорю: «Как вам не стыдно, вы же интеллигентный человек”. И с художественным руководителем у нас случился неприятный конфликт, в котором я не смог не ответить ему по-мужски. Тогда я ему сказал: “Если кому-то надо уехать – это вам в Израиль”. Он был евреем. Потом это дело дошло до министра культуры республики Гаджи Гамзатова, так как были жалобы от коллектива Русского театра. Им не нравилось, что я пускаю людей на свои репетиции. А молодые актеры любили смотреть мои репетиции. Министр внимательно выслушал режиссера и сказал ему: “Вы знаете, что вы для нас транзитный режиссер, вы же надолго не задержитесь и уедете, а этот наш, я его в обиду не дам. Я интересовался данной проблемой, общался с актерами. Они хотят с ним работать. А вы ведете себя неправильно”. Вот так он поддержал меня тогда.
А когда я приехал на практику первый раз в Кумыкский театр имени А.П. Салаватова в Махачкале, меня туда не приняли вообще. Анатолий Васильевич Эфрос – советский режиссер театра и кино, наш педагог, направил троих студентов с курса на практику в Дагестан, одним из них был я. В Кумыкском театре мне не давали ставить спектакли. Ждал по два месяца, денег тоже не давали, и я ходил голодным (смеется). Ведь они обязаны были давать, но не хотели. После переговоров с Рустамом Гамидовичем, чтобы получить какие-то деньги, я согласился на роль официанта, ведь мне нужно было ехать обратно на учебу после практики. Тогда оставалось еще 2 месяца практики, и в этот период прибыла комиссия из Москвы.
Комиссия смотрела этот антикапиталистический спектакль, и все его критиковали. Женщина из комиссии спросила: “Что за актер у вас играет официанта?” Они отвечают: “ Да он не актер”. – “Как это не актер? А что, он рабочий?” – “Нет, он в Москве учится”. Она удивилась: “В Москве? А где он учится и на кого?” – “В Гитисе на режиссера”. Она ответила: “Оно и видно, ну-ка давайте сюда этого молодого режиссера».
Когда оставалось полтора месяца до окончания практики, я уехал в Москву проходить дальнейшую практику, так как здесь моя практика провалилась.
К.А:
– В последнее время очень много говорят об исчезновении родных языков малочисленных народов.
Если исчезнут языки, останутся ли национальные театры?
И.К:
– Я боюсь даже думать об этом. Знаю, многое изменится, изменится мир, но хотелось бы, чтобы языки наши, наши культуры, наши театры сохранились. Ведь утрата всего этого будет гуманитарной катастрофой для наших народов. Считаю, что надо беречь этническое многообразие Дагестана, многообразие мира, как, впрочем, и биологическое разнообразие. Мне страшно представить наш мир безликим, одноликим. Я молю Всевышнего, чтобы он не превратил нас в безликих существ — «оьз бети екъ адамлар этмесин деп тилеймен!» Вот мы бьем тревогу во все колокола, что амурский тигр как вид исчезает. Если народ какой-то, его язык, его культура находятся на грани исчезновения, считаем, что это закономерный, объективный процесс. Я этого не понимаю.
Я знаю свыше пяти тысяч оригинальных фразеологизмов, идиоматических выражений на кумыкском языке. Например: “Бёрлюгюнг бёрю болгъунча ялынаман бёрюге, бёрлюгюнг бёрю болгъунча ит ялынсын бёрюге”, Мисал учун, биревге: “Сен нетип турасан десе” – “Эки оьгюзюм аранда, не ишим бар боранда”. Дюнья сувгъа батылгъан оьрдекге не къайгъы? Я спорил как-то с Бадрутдином Магомедовым (поэтом) по поводу его перевода Гамлета: “Оьр болайым, яда кёр болайым”. Исходя из характера Гамлета, должно звучать не так, есть другое выражение на кумыкском: “Бола бусанг болат бол, болмай бусанг боралай сён”. Это более динамичное, театральное выражение. Надо беречь наше языковое богатство. Как можно пренебрегать нашим языко? ведь, владея им, мы можем владеть еще минимум двадцатью близкородственными тюркскими языками, в том числе и признанным во всем мире современным турецким языком.
К.А:
– Помнится, в начале нулевых (2000-е гг.) Кумыкскому театру был выделен грант на создание пьесы о Султан-Муте, государственном деятеле кумыков, полководце. Почему мы не увидели его на сцене?
И.К:
— Кто-то там, наверху, решил, что спектакль может получиться антирусским, русофобским, как сейчас любят выражаться, лучше такую пьесу не ставить. Вот мемориальный ансамбль Ахульго возводить можно, а пьесу об одном из героев Караманского поля, победоносце Султан-Муте ставить нельзя. Ставили же мы ранее спектакль «Адиль-Герей Тарковский». Правда, эту пьесу Баммата Атаева мне пришлось отредактировать и подсократить. Там есть заключительный монолог главного героя: “Россия пусть знает, что будем охранять нашу землю, наше самобытие. Нельзя, чтобы погасли наши очаги”. Что касается самой пьесы, она завершена, но персонаж, которого должен был играть наш талантливейший актер Имам Акаутдинов, еще не дописан.
К.А.
– Лицо любого театра определяется режиссером, а славу ему своим талантом приносят актеры. Кого из своих предшественников режиссеров и актеров вы хотели бы особо отметить?
– Актеров говорите? Скажу вам, что таких великих актеров, как Амир Курбанов, Алим Курумов, Барият Мурадова, Гамид Рустамов, Тажутдин Гаджиев, уже больше не будет в Кумыкском театре. Это были вершинные явления. У нас с Рустамовым тоже случались творческие конфликты. Он шел по старинке, по системе переживания. Это целая наука, даже режиссеры этого не знают, а мои ученики, актеры знают. И сегодня эти мои актеры работают: Сабият Салимова, Имам Акаутдинов, Басир Магомедов, Камиль Джабуков. Они сегодня считаются сильнейшими актерами. Можно сказать, что репетиции – это в какой-то степени учеба. Им не нравится, когда я ругаюсь. Конечно, я буду ругать и подправлять, если актер не доигрывает как нужно. Весь спектакль должен быть выстроен, так же, как и вы планируете газету. Для этого и нужен режиссер. А еще в спектакле должна быть видна твоя позиция, должно быть понятно, какому богу ты молишься.
К.А:
– Я не раз думал, что вы могли бы создать свой «казиевский» театр, ведь вы сами по себе человек-оркестр, человек-театр. Не хотели бы вы стать своеобразным «дежурным по республике», собирающим огромные аудитории?
И.К:
– Даже тогда, когда я учился в Щукинском, подготовил двухчасовую программу. Успешно копировал Поэта-халтурщика, Расула Гамзатова, Фазу Алиеву, тогдашних вип-персон во власти. Однажды с Барият Мурадовой и своими избирателями мы ездили по всем районам, почти половину программы я вел один. Немного увлекся этим, побоялся дальше продолжать. Расскажу такой эпизод. Сижу как-то в своем рабочем кабинете в Кумыкском театре, за окном сильный дождь, позвонил мой друг Иззет Алиев: “Ислам, Расул Гамзатович пожаловал и хочет с тобой встретиться на улице”. Вышел на улицу, под дождем весь промокший стоит Расул Гамзатов, и с его шляпы льется вода. Я спрашиваю: “Что случилось?” Расул отвечает: “Слушай, мой друг, я был у Демичева (Пётр Нилович Демичев, в тот период секретарь ЦК КПСС, кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС (1964–1988гг.). – Ред.), и он сделал мне серьезное замечание: “ У вас там в Дагестане завелся некий режиссер-хулиган с усами, который пародирует Л.И. Брежнева”.
Было видно, что Расул был очень напуган, помню как сегодня эту картину (смеется). Мои пародии на вип-персон власти тогда беспокоили не только Расула, но и других в Дагестане. Во время одной прогулки по Чиркейскому водохранилищу со мной «воспитательную» беседу провел и М.-С. Умаханов (Первый секретарь Дагобкома КПСС. — Ред.). Понимаешь, Камиль, одно дело такое делать для московской, российской аудитории, другое – для дагестанской аудитории. Наше дагестанское общество больно и не скоро излечится от комплексов, попробуй высказаться, кого-нибудь пародировать – заклюют. Это мы уже видели.
К.А:
– Какие спектакли Кумыкского театра прошлых лет вы считаете большим достижением?
И.К:
– “Горянку” я поставил для того, чтобы доказать такую возможность другим существующим театрам, отказавшимся от постановки. У нас спектакль называется “С начала XX века”. Я также работал над творчеством Расула Гамзатова. Он доверял мне и говорил: “Ислам, я тебе доверяю, сделай так, как хочешь”. В первую очередь знаю, что этот спектакль где угодно можно показывать, поскольку он на русском языке. У Кумыкского театра есть такая традиция — мы каждые пять лет ставим спектакль на русском языке. Сейчас есть переводы, поэтому такой необходимости нет. Вы ведь видели “ Человека из Ламанчи”. Его тоже мы поставили, чтобы зрители поняли, что такое мюзикл. Это совершенно другой жанр.
Недавно в замечательном городе Калининграде (Бывший Кенигсберг. – Ред.) где проживает культурный и организованный народ, в большом музыкальном театре я поставил пять моих спектаклей: “День чудесных обманов”, “Лгунья”, “Кровавая свадьба”, “Дон Кихот” и др. Это получилось так: пришел туда Валерий Иванович, художественный руководитель, и объявил: “Я пригласил из Дагестана моего знакомого режиссера, выходца из Щукинского университета, который будет ставить спектакль “Дон Кихот”. А они все сидели и косо смотрели на режиссера с усами (смеется и с возмущением рассказывает). Ты представляешь, Камиль, никакой реакций нет. Я подумал: “Подождите, я вам покажу спектакль и наших актеров”. Актерам говорю: “ Принесите пьесу”. Прочли пьесу, я им начал рассказывать, как выстроить, как все это делать будем. После смотрю, все встали и начали вот так хлопать (хлопает руками, улыбаясь). Я говорю: “Что вы хлопаете?” – “Как здорово вы сыграли!” Вся репетиция прошла успешно и очень интересно. Вот так один за другим мне удалось поставить пять спектаклей.
К.А:
– Какую роль вы считаете самой значимой своей киноролью?
И.К.
– Я снимался в 20 фильмах. И считаю, что самой лучшей картиной является кино, прогремевшее в свое время, “Ночь над Чили”. За эту роль я чуть было не получил вторую премию на международном фестивале. У меня нет фотографий со знаменитыми людьми, я не люблю фотографироваться. В Москве я встречался с генсеком Компартии Чили Луисом Корваланом, мы с ним и с Рашидом Аскерхановым поужинали вместе. Оказывается, он читал лекции в Чили.
К.А:
– Вы согласны с тем, что без национальной драматургии не может быть и национального театра? Что первично — театр или драматургия?
И.К:
– Как возрождался новый театр? Амир Курбанов поставил спектакль Фридриха Шиллера. Но они поставили этот спектакль в системе переживания. А наше народное – это представление чисто ироническое. Здесь должно быть мое отношение. Ты правильный вопрос задаешь, Камиль! Когда появился Кумыкский национальный театр? Тогда, когда появился “Айгази” (рассказывает о показе спектакля). Вот тогда именно приобрел свое лицо наш национальный театр. Для того чтобы было национальное лицо, обязательно должна быть национальная драматургия. Если даже мы ставим Уильяма Шекспира, то должно получиться так, будто Шекспир написал это произведение на кумыкском языке. Переводом можно приблизить произведение и можно оттолкнуть его. Перевод — очень важная вещь. Спектакль “Айгази” Алим-Паши Салаватова и спектакль “Мулла Насреддин” Амира Къурбанова — это первые лица и первые спектакли национального театра. Есть еще одна фраза Расула Гамзатова: “Колыбель аварского и всех других театров качал Кумыкский театр”. Он очень верно сказал, хотя другие нации не хотят признавать его выражение. Скажу без всякого преувеличения, кумыки, как народ культурный, во все времена определяли культурное лицо Дагестана. Надеюсь, так будет и впредь.
К.А:
– Как известно, у истоков нашего театра стоял Темирболат Бийболатов, организационно-творческим подвигом, подвижническим трудом которого он был создан. Я, например, считаю, что, учитывая его великие заслуги в деле создания театра, он должен был носить и его имя наряду с именем Алим-Паши Салаватова. Вы так не считаете?
И.К.
– Мне трудно сейчас ответить на этот вопрос, портрет Темирболата Бийболатова тоже висит у нас в Кумыкском театре. Я хорошо знаю творчество Т. Бийболатова, все прочел о нем и его творчестве, и Аткай много о нем рассказывал. Да, конечно, он тоже достоин, чтобы театр носил и его имя. Но А.-П. Салаватов и его “Айгази” стояли у истоков становления Кумыкского театра. Правильно, что тебя это волнует. Они оба интересные, выдающиеся личности, но мне трудно ответить на этот вопрос. Как возник Кумыкский театр? На уровне российской интеллигенции у нас появились люди, потом ставшие революционерами, великими людьми, потом они поняли необходимость создания национального театра. И за этим стояли такие люди, как Бийболатов, Батырмурзаев, Коркмасов, Тахо-Годи. Потому что тогда единым языком был кумыкский язык. Мне рассказывал Дибир Магомедович, как они с А. Сариджа и Э. Капиевым написали пьесу “Святая Мукминат”, в которой разоблачали мулл и т.д. Молодежь восторженно приняла ее, но Джелал-Эд-Дин Коркмасов в обсуждении выступил против всех: “Друзья мои, рано еще играть на этих чувствах! Принесет ли пользу этот спектакль?”
К.А:
– Каков рейтинг Кумыкского театра среди театров Дагестана и Северного Кавказа?
И.К:
– Сегодня наш театр среди всех театров на первом месте. Он считается одним из лучших. Мы ездим на гастроли, участвуем в различных мероприятиях. Наши актеры играют великолепно!
К.А:
– Почему вы перестали писать прозу? Времени нет или исписались?
И.К:
– Время есть, конечно. Я хотел написать про Алклыча, но потом занялся судьбой Йырчи Казака, работаю над романом, уже закончил о его юности. Роман будет на кумыкском языке.
К.А:
– А трудно это дается?
И.К:
– Трудности нет, но возникает много вопросов, когда читаю то, что написал твой брат Салав Магомедсалихович, это интересные данные, там есть много нового и увлекательного. Когда я учился в Москве, Аткай вместе с Кайсыном Кулиевым учились на литературных курсах, они встречались с Чингизом Айтматовым. Однажды, когда мы с другом готовили для них кумыкский хинкал, а они общались в другой комнате, я слышал их разговор. Кайсын Кулиев спросил у Аткая: нельзя ли все песни Йырчи Казака отдать Чингизу Айтматову, чтобы он их переложил на русский язык?
К.А:
–Раз мы коснулись Ирчи Казака, какое его творение вы считаете шедевром?
И.К:
– Йырчи Казак гениален. Это все признают. Из всех его стихотворений особо хочу выделить «Заман гелир» («Время придет») – это одно из самых лучших, на мой взгляд. Некоторые говорят, что его сочинил не Йырчи Казак, а Роман Фатуев, написавший книгу «Судьба поэта». Правда, сам оригинал Й. Казака не сохранился, его с русского на кумыкский перевел, если не ошибаюсь, Абдул-Вагаб Сулейманов (Кумыкский поэт. – Ред.). Но не мог Роман Фатуев сочинить «Заман гелир». Это самое сильное его пророческое стихотворение, оно граничит и почти совпадает со стихотворением М. Ю. Лермонтова «Прощай, немытая Россия».
К.А.
— У вас остается время читать современную художественную литературу?
И.К:
Почти нет. В основном читаю пьесы, по которым планируем ставить спектакли. Регулярно читаю нашу родную газету, особенно материалы вкладыша «Времена», посвященные судьбе кумыкской интеллигенции, нашей репрессированной элиты начала ХХ века. В последнее время все больше задумываюсь и упрекаю, прежде всего себя, почему мы не воплотили в своих произведениях темы дагестанской интеллигенции и революции, интеллигенции и гражданской войны, интеллигенции и репрессий 30-х годов. Это ведь не поднятая нами «целина» материала. Народ, не осмысливающий свое трагическое прошлое, обречен на то, чтобы оно повторилось. Это наше непреходящее прошлое.
К.А:
– Каковы ваши творческие планы на ближайшее будущее?
И.К:
– Скоро поставлю пьесу для детей Атава Атавова «Акъкъозу» ( “Белая барашка”), это очень интересная пьеса, показ будет на кумыкском языке. Также планирую поставить пьесу «Айгази» после Нового года. Кроме того, недавно обсуждали с Багаудином Аджиевым издание книги о театре. Я могу написать книгу о театре, начиная с его зарождения. Планов – громадье, как говорил поэт. Молю бога, чтобы на это мне хватило времени и здоровья, чтобы все это мне удалось.
К.А:
— Дай бог, чтобы все задуманное вами осуществилось!
Материал записала и для публикации подготовила Р. Ильясова
