Шестьдесят лет поколению шестидесятников. Нет, конечно, в действительности даже самым молодым представителям этого поколения уже за восемьдесят. Однако само поколение ощутило себя как нечто единое и неповторимое именно в начале 1960-х г.

При всех их отличиях общего у них было больше. Все шестидесятники без исключения – дети войны.
Как писал представитель более старшего поколения Николай Рыленков:

От слов заученных и пресных,

От чувств, что плоти лишены,

Мой современник, мой ровесник,

Мы отвратились в дни войны.

Необходимость обновления художественного языка сильнее всего ощущалась и проявилась в поэзии, наиболее оперативно откликающейся на запросы времени. И вот в условиях «оттепели», задавшей импульсы раскрепощения, очеловечения слова и отхода от узких рамок политического заказа, перед читателями открылись новые темы, сюжеты, новые художественные краски. История русского поколения писателей-шестидесятников, особенно москвичей и ленинградцев, хорошо изучена, гораздо меньше повезло их провинциальным собратьям по цеху.

На рубеже 1950–1960-х годов в кумыкскую литературу вступили Магомед Атабаев, Абдулмеджид Меджидов, Вагит Атаев, Зубаил Хиясов, Абдулгамид Татамов, Абдул-Керим Залимханов, несколькими годами позже Бадрутдин Магомедов и Акай Акаев. Это были поэты, пусть и преимущественно классической формы, но всегда нового содержания. Сюжеты стихотворений освободились от былого догматизма лозунгов и поучений.

Невозможно в рамках одной статьи рассказать о каждом из них. Потому остановимся на нескольких ярких представителях своего поколения.

Для стихов Магомеда Атабаева были характерны гибкий ритм, передающий любые оттенки интонации, неповторимую прелесть музыкальной и образной лирики, и внимание к деталям, конкретным духовным ценностям личности, к её переживаниям, надеждам, привязанностям.

Бадрутдин Магомедов привнёс в родную литературу краски родных предгорий, свежесть и ароматы моря, выписанные в строгий орнамент внутристиховых созвучий, а также особую чувственность, хорошо известную кумыкской народной песне, но доселе незаслуженно третируемую пуританскими цензурными рамками.

Печально, что мало вспоминают еще об одном ярком и самобытном поэте этого же поколения Абдулгамиде Татамове, 85-летие которого в этом году прошло совершенно незамеченным. А ведь чрезвычайно скромный Татамов, как никто другой, выразил в своём творчестве, всплеск, вздох и улыбку кумыкской души.

Акай Акаев много писал о «маленьких людях», об их милосердии, ища великое в малом, индивидуальном, что, учитывая прежнюю установку «единица – это ноль», также было новым словом, новым знаком времени. При этом поэт не пренебрегал и поисками новых форм, что обогащало общую литературную традицию.

В самом конце 1960-х годов дебютировали Ахмед Джачаев, Джаминат Керимова и Шейит-Ханум Алишева. Первый, бесспорно, более чем кто-либо среди наших поэтов раскрыл в своих стихах тему материнской и сыновней любви, а молодые поэтессы во многом определили женс­кое измерение кумыкской лирики. Конечно, отнесение их к поколению шестидесятников весьма условно, их творчество в полной мере раскрылось и было отмечено старшими писателями заметно позднее, тем не менее, имея ввиду их особенный романтический заряд тех лет, будем придерживаться хронологии их дебюта.

Разговор о литературе 1960-х годов, естественно, будет неполным без анализа характерных явлений кумыкской прозы той эпохи.

В 1965 году выходит роман Шарипа Альбериева «Могила кровника», главным герой которого ветеран войны Алим с­тавит вопросы уважения к корням, традициям народа выше установок начальства и экономической целесообразности. Главная мысль романа: «Не хлебом единым жив человек». По сути это был роман-протест против канонов набившего к тому времени оскомину центрального жанра официальной советской прозы – производственного романа с его пресловутым спором хорошего и еще лучшего и картонными «героями».

Альбериев, которого по возрасту следовало бы отнести к писателям предыдущего поколения, тянулся к молодежи, служил ей маяком и проводником на тернистом литературном пути. Об его огромном потенциале, в полной мере возможно так и не раскрывшемся, свидетельствуют его великолепные переводы русских классиков. В этом плане хотелось бы отметить его удивительно прозрачные и звучные переложения стихов Марины Цветаевой, крайне сложной для передачи на другом языке.

В 1967 году молодой 29-летний прозаик Камал Абуков взорвал каноны кумыкской прозы своей повестью «Я виноват, Марьям», книгой, сочетавшей в себе горькую нежность и взлёты лиризма. Как отмечает литературовед Малик Гусейнов, красной нитью через эту повесть, как и в целом через творчество К. Абукова проходит тема вины, покаяния. Соглашаясь со словами литературоведа, прибавим, что еще одной характерной чертой творчества писателя был протест против пришедшего к концу десятилетия на смену романтическим спорам физиков и лириков культ потребительства. Вот его строки из конца 1960-х гг.: «На днях приобрели прекрасную немецкую мебель… А на душе пусто…», «За прилавками продавщицы стоят, как за баррикадами, готовые вступить в схватку, в рукопашный бой».
Естественно, в отличие от московских и ленинградских шестидесятников, наши поэты и прозаики вдохновлялись не западной философией экзистенциализма или даже американскими переводными романами и рассказами, в первую очередь хемингуэевскими, но самой новой советской литературой: поэзией Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Всеволода Рождественского, Беллы Ахмадулиной, Риммы Казаковой, новой волной в киноискусстве (Марлен Хуциев, Станислав Ростоцкий, Глеб Панфилов, Татьяна Лиознова, раскрепощающие смехом Леонид Гайдай и Георгий Данелия), повестями Паустовского, военной прозой Васильева, Воробьева, Астафьева и особенно произведениями Айтматова (его влияние на кумыкских писателей детально проанализировал Малик Гусейнов), Шукшина, песнями Окуджавы и совсем молодого еще Владимира Высоцкого. Большую роль начали играть переизданные и ранее малодоступные произведения Ивана Бунина, Сергея Есенина, Андрея Белого (его очень хвалил в дневниках К. Абуков), Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, Александра Грина и других авторов Серебряного века, а также широкодоступные, но по-новому прочитанные и понятые Владимир Маяковский, Александр Блок и Алексей Толстой. В кумыкской литературе в этот период происходит вторичная рецепция творчества Багаутдина Астемиров, Алим-Паши Салаватова и особенно Нухая и Зайналабида Батырмурзаевых. В последнем стали видеть не только красного командира, но прежде всего образ чистого молодого поэта-романтика. Новое прочтение классики также вдохновляло и вело вперёд.

Отметим, что и в 1970-е годы вовсе не было отката назад, просто, несмотря на появление нескольких новых ярких имен, развитие пошло в глубь, а не вширь. Писатели-шестидесятники, достигнув собственной творческой зрелости, определили вектор развития и для более молодых авторов. На два этих десятилетия и отчасти на 1980-е годы, видимо, и пришёлся, увы, недолгий золотой век кумыкской литературы.

Наше поколение, разрезанное рубежом веков пополам и вдобавок придавленное неверием в собственные силы, с восхищением и завистью смотрело на этих титанов, в которых чувствовался отзвук некоего неведомого нам давно ушедшего в прошлое светлого и тёплого дня.