Умолкли звуки чудных песен...
В самом начале просил бы уважаемых читателей простить меня за «упокойное» начало юбилейного слова. Всего несколько месяцев не дожил он до своего восьмидесятилетия. И в последний день пребывания на этой земле – в холодный и ненастный, дождливый вторник 17 октября минувшего года – он был, как всегда, бодрый, с утра так же, как всегда, походил по морскому берегу, вернулся домой и по сложившемуся между нами обыкновению позвонил мне, и мы обменялись приветствиями, поговорили, пожелали удачного дня, благополучия. Я с Супиянат Мамаевой, Шейит-ханум Алишевой и – язык не поворачивается произносить! – ныне, к глубокому и всеобщему сожалению, уже покойным – моим однокашником по учебе в ДГУ и незабвенным другом – чародеем поэзии Бадрутдином Магомедовым поехали в Хасавюртовский педагогический колледж на юбилейное мероприятие, посвященное 120-летию со дня рождения Зайналабида Нухаевича Батырмурзаева, чьё имя заслуженно и гордо носит это учебное заведение. Где-то к середине торжественных выступлений резко и совсем некстати зазвонил мой телефон…
Размышляя о мере утраты не только кумыкского народа и кумыкской литературы, а всего дагестанского (российского) народа и всей дагестанской (российской) литературы вследствие кончины народного поэта Республики Дагестан Магомеда Солтанмурадовича Атабаева, в мою память пришли сказанные в статье «О русской повести и повестях Гоголя» первым критиком русской литературы В.Г. Белинским слова, что «миссией Пушкина было явить на Руси поэзию как искусство». При этом замечу, что формулой миссии « … явить … поэзию как искусство» критик весьма односторонне подошел к столь категорическому вердикту, как бы проводя демаркационную линию, отделяющую Александра Сергеевича от прозаического и драматического родов и видов художественно-литературного процесса. И тут же задумался: а что же такое настоящее искусство, чтобы за ним закрепилось вытекающее из положения Виссариона Григорьевича значение константы, ментальности? Не приелось ли оно в наше время «плюрализма» от частого, зачастую поверхностного употребления, не набило ли оскомину от эксплуатации по поводу и без повода?
Поиски ответа на эти вопросы перенесли меня к летним каникулам 1963 года в родном селении Яхсай. Вспомнил памятный случай. У нас был домашний сепаратор, который, помню, очень сильно меня раздражал молочными «паломничествами» женщин из аула. В один из таких дней я читал поэму Магомеда Атабаева «Урлангъан ажжал» («Похищенная смерть»), опубликованную в только что вышедшем в свет номере литературного альманаха «Дослукъ» («Дружба»). Захваченный напряженной драматической атмосферой поэмы, я решил проверить свои впечатления от «сказания» лирического героя произведения – мальчика-почтальона на восприятии собравшихся у нас представительниц прекрасной половины человечества. Я вышел к ним с предложением сделать небольшой перерыв и послушать интересный рассказ.
Думается, что сегодняшний кумыкский да и русскоязычный читатель хорошо знает это произведение, которое звучит страстным проклятием войне и за строками которого встает величественный в своем горе образ матери, потерявшей на фронте всех своих сыновей. Но увиденное при чтении поэмы тогда меня потрясло. Читаю и исподлобья замечаю: сначала женщины краешками платков вытирают роняемые из глаз слезы, затем по мере нагнетания интонации текста слышу еле сдерживаемые глубокие вздохи, всхлипывания, которые перерастают в рыдания. Да и мне становится душно: постепенно «хор» начинает захватывать. Остановился. Воцарилась гробовая тишина. Вдруг одна из женщин, одетая в траур, громко сказала: «Сынок, пожалуйста, дочитай, пожалуйста, дай вволю наплакаться…»
Я стал свидетелем того, как поэма Атабаева заставила женщин задуматься, проникала в самое сердце. «Похищенная смерть» оказалась востребованной и отвечала запросам и потребностям души моих земляков. Я видел и стал понимать, что выбранный поэтом и навсегда ставший его, ни на кого не похожим творческим принципом доверительный, без блеска, простой и задушевный тон пробудил у моих слушательниц сердечную любовь и признательность автору, о котором они, как и многие яхсайцы, еще ничего не знали. Что особенно интересно и важно: «Похищенная смерть» совершенно стихийно, без «участия» средств массовой информации принесла Магомеду Атабаеву славу. Слава поэта Атабаева сохранила столь редкостный характер задушевности и целомудрия: она не блистает, не ослепляет, но поднимается над нами как живительный свет зари, проникающий в сокровенную глубь нашей духовной жизни. Сегодня на примере творческого взлета Магомеда Атабаева я утвердительно могу сказать, что истинным наследником отечественной поэтической культуры стать невероятно трудно. Для этого совершенно недостаточно «изучить» наследие – пусть даже самым серьезным и тщательным образом. Ведь речь идет не о том, чтобы просто «усвоить» наследие, а о том, чтобы продолжить его. А это невозможно осуществить в рамках «литературной» деятельности; необходимо освоить, завоевать, выстрадать великое наследие самой своей жизнью в ее целостном содержании. Думаю, что в описанном жизненном эпизоде кроется один из ответов на вопрос и одна из многих составляющих понятия сущности искусства. Кстати, интересно, как бы всё обстояло, если попытаться под провозглашенную Белинским формулу явить поэзию как искусство аналогично «раздать медали» кумыкским поэтам? Думаю, неблагодарное это занятие. И все же творения Йырчи Казака, Магомед-Эфенди Османова, Анвара Аджиева, Шарипа Альбериева, Магомеда Атабаева и Бадрутдина, на мой взгляд, сродни с искусством в самом широком и высоком смысле слова.
Приведу несколько высказываний о Магомеде Атабаеве.
Мастер и высокий ценитель художественного слова Расул Гамзатов характеризовал Атабаева следующим образом: «Магомед Атабаев – необычный талант. Так и должно быть у яркого дарования, необычна и его судьба – образ жизни и характер мировоззрения».
Народный поэт Дагестана Абдул-Вагаб Сулейманов: «У истоков кумыкской поэзии стоял гениальный Йырчи Казак. Затем последовали другие поколения – дооктябрьского периода, поэты советской эпохи и нынешние – птенцы перестройки. Но накаты новых волн не заглушили звонкий, всегда и везде узнаваемый голос М. Атабаева. В его поэзии причудливо, в гармонии присутствуют мысль, чувство, красота».
Аткай Аджаматов, народный поэт Дагестана: «Родословная Магомеда Атабаева восходит к Атабаю – бесстрашному бунтарю, соучастнику похищения Йырчи Казаку красавицы из крепости Абдулмуслим шавхала. Мать Магомеда Пачаханым – племянница Нухая Батырмурзаева. Магомед Атабаев – крупный поэт. Так и бывает: дерево благородных корней дает плоды сочные, крупные, неподдающиеся червоточине».
Камиль Султанов, литературный критик: «Магомед Атабаев – чародей любовной лирики. Многие стихи поэта переложены на музыку, и они стали поистине народными. Это редкое дарование, редкое счастье для творца».
Шарип Альбериев, кумыкский поэт из Яхсая, наставник и друг: «Я поверил твоим стихам, твоему таланту. Но хочу посоветовать вот что: с большей взыскательностью работай над строкой, но так искусно, чтобы читатель не почувствовал твоего внутреннего напряжения, усилий. Ведь пролетающая над нами птица не оставляет следов. Мы восхищаемся ее парением. Поэзия – это свободное парение».
А жизненный путь Магомеда не был устлан одними розами. Он родился 10 февраля 1938 года в семье скромного труженика Солтанмурада и Пачаханым – племянницы основоположника кумыкской национальной прозы, известного дагестанского писателя и просветителя начала ХХ века Нухая Батырмурзаева, отца выдающихся сынов Кумыкии и Дагестана Зайналабида и Абдулгамида. Братья Солтанмурада погибли на полях сражений в годы Великой Отечественной войны, и забота об их семьях выпала на его долю. По ложным доносам Солтанмурад с женой и маленькой дочерью Халипат оказались в Сибири и испили горькую чашу на чужбине. Магомед остался дома и жил у тёти, сестры отца, у любящей и строгой Бикатив, под зорким присмотром которой находились семьи погибших на войне братьев Атабаевых.
Биография Магомеда Атабаева изучается как в школе, так и в гуманитарных педагогических колледжах и вузах. Народный писатель Республики Дагестан, профессор Камал Абуков в 2001 году издал фундаментальную монографию «Любовь благодарная» с примечательным подзаголовком «Поэзия Магомеда Атабаева: наблюдения, размышления». На мой взгляд, все это позволяет более предметно остановиться на осмыслении творческой биографии поэта. Из богатого поэтического наследия Атабаева, исчисляющегося десятками больших и малых томов, наряду с «Похищенной смертью» мое внимание занимают поэма «Тоба» («Покаяние»), а также остросатирическая комедия «Алтын къаз» («Золотой гусь»).
Однако мы помним и то, кем и какие ярлыки национализма, местничества и пр. навешивались на поэта за выражение сыновьей любви к своему народу, к своей малой родине Яхсаю. В особенности памятны гонения на Магомеда Атабаева за написание, а на Ислама Казиева за постановку в Государственном Кумыкском музыкально-драматическом театре им. А.-П. Салаватова сатирической комедии о застольной жизни в застойный период в развитии СССР.
Написанная в 1993 году поэма «Тоба» («Покаяние») посвящена памяти усопших и обращена к Всевышнему с мольбой об упокоении их душ и напоминает по времени происхождения восходящий к средневековью реквием.
Повествование начинается с описания приезда героя в
город и размещения его в роскошном номере гостиницы. Осматривая номер, он замечает висевший на стене портрет Горбачева, что намекает на период перестройки в СССР. Цель приезда героя не указана, но по его размышлениям угадывается, что его гложет острая душевная тоска по неразделенной, несостоявшейся любви и отчаянное стремление найти покой, отдохновение, при этом понимая тщетность подобной мечты, потому что «разве сможешь убежать от себя?»
Невеселый внутренний монолог героя резко обрывает вдруг раздавшийся лай бродячей собаки, который вызывает в больном воображении постояльца целый рой ассоциативных размышлений, в центре которых оказывается он сам, «в тоске бредущий». Здесь представляется уместным отметить появление образа сюжетной собаки, так как он, по-видимому, возник не случайно: он напомнил герою о детстве, о годах лихолетья, о приобретенном в бегстве из села друге-бомже Теке… Таким образом, сюжетный безымянный пес выступает в роли некой интертекстуальной связи, как бы перекидывающей мост в другой мир, где мальчик оказывается гонимым и преследуемым то преступным миром воров и разбойников, то тотально царствующим в стране беззаконием. Многократное вплетение в текст собачьего лая обеспечивает динамичность ассоциативных размышлений, связанных то с повсеместным разрушением в стране памятников «отцу народов», то с сотворением новых кумиров, которые придают динамизма потоку сознания, его кружению во времени и пространстве. В воспоминаниях повествователя появляются образы реальных общих наших друзей, в частности, «Акъбаш Къалсына» («Белоголового Калсына»), в загадочных, так и оставшихся нераскрытыми обстоятельствах покончившего жизнью через повешение, с которым постоялец в воображаемом монологе делится риторическими вопросами.
Сюжетное время в поэме «Тоба» («Покаяние») длится одну ночь, которая, как и в «Буранном полустанке» Чингиза Айтматова, и дольше века длится эта «варфоломеевская ночь» Магомеда Атабаева, унесшая миллионы жизней нашей страны. Завершается это необычное произведение-реквием так, как этого требуют законы жанра, – обращением к Аллаху с мольбой о прощении грехов безвинно убиенных. К сожалению, кажется, что «Покаяние» М. Атабаева, представляющее собой синтетическое сотворение, в котором нашли удивительный симбиоз самые разные гуманитарные (исторические, философские, геополитические, политичесие, психологические, межнациональные) дискурсы, до настоящего времени не стало предметом серьезного комплексного научного (литературоведческого, культурологического, интертекстуального) осмысления и оценки. В указанном контексте не менее интересным представляется проблема формы «Покаяния». Здесь М. Атабаев на качественно новом уровне демонстрирует возвращение к исповедальной, очищающей (катарсис) структуре «Похищенной смерти».
В тесной связи со всем сказанным встает одна проблема, исключительно относящаяся к компетенции государственной творческой организации – Союза писателей Республики Дагестан. Я должен сказать, что Магомед Атабаев не только Поэт самой высокой пробы: он (трудно произносить это слово) был профессиональным литератором с фундаментальной теоретической подготовкой, о чем свидетельствуют его научные статьи, посвященные творчеству Йырчи Казака, Багавдина Астемирова, Анвара Аджиева, Шарипа Альбериева, Камала Абукова, Бадрутдина, Хайбуллы Давудова и др., но увиденные глазами поэта. Речь идет об увековечении памяти народного поэта. Всем хорошо известны творческие достижения Магомеда Солтанмурадовича, а также генетически присущие ему скромность, непритязательность, толерантность, открытость и отзывчивость, преданность делу и дружбе. Надеемся, что руководство Союза изберет оргкомитет и совместно с ним разработает перечень мероприятий, посвящённых творчеству М. Атабаева, и осуществит их реализацию.
С Камалом Абуковым, Салавом Алиевым, Абдулхакимом Аджиевым мы часто общаемся, обмениваемся мнениями о родной словесности, о том, какие творческие течения, школы в ней присутствуют или были ли таковые вообще, о ее состоянии в настоящее время и перспективе. Я помню, как Бадрутдин считал себя приверженцем «Альбериевской» школы. Камал Ибрагимов считает, что Магомед Атабаев не причастен ни к какой поэтической школе или традиции, но в то же время убедительно говорит о бытовании «Яхсайской поэтической школы».